Семейная история одной спецпоселенки
Ко Дню памяти и скорби российских немцев
и посвященная сохранению памяти моей бабушки.
Долгие годы мне не давали покоя два вопроса: почему с Украины бабушка с детьми попала в Германию? И если уж попала, то зачем было возвращаться? От бабушки узнать – услышать ответы было невозможно. Разговоры об этом в пору моего взросления – табу. Бабушки не стало. В эпоху Интернета я вернулась к своим вопросам. Оказалось, что не отправиться за нацистами в 1943 немке, побывавшей под оккупацией, – равносильно тюрьме, расстрелу, а в 1945 невозвращения избежать – невозможно.
До войны
В начале войны моя бабушка, Рихерт Мария Гергардовна, замужняя женщина, имеющая троих детей, проживала на территории Украинской ССР. Она в этих местах, на юге России, в одной из немецких колоний, родилась. Её родители, муж, его родители – все уроженцы здешних немецких колоний. В 1922 году территория, на которой ещё при Екатерине II поселились немецкие колонисты, оказалась в составе Украины. В августе 1941 УССР оккупировали нацисты. Буквально за считанные до этого факта дни всех мужчин из деревни НКВД мобилизовал в так называемую трудовую армию. А в конце 1943 года с отступлением германских войск началась «широкомасштабная эвакуация с территории Рейхскомиссариата Украина этнических немцев-крестьян». По осеннему бездорожью украинские немки и их дети проделали полный опасностей путь до польского города Лодзь. Путь почти в две тысячи километров. Где на машинах, где пешком, где по железной дороге. Женщины спасали себя от репрессий. Но устроенная жизнь оказалась лишь короткой передышкой. Красная Армия наступала, и в 1945 эвакуированных переместили с территории Польши в Германию. Далее судьба перемещённых решалась на Ялтинской конференции, где союзники пришли к соглашению передать всех без исключения советских граждан – перемещённых лиц советским властям. Советских немцев следовало «выявить, обеспечить их сбор и сдачу военкому» и отправить в Союз. Теперь бабушка была бессильна что-либо изменить в своей судьбе. Перед отправкой обещалось, что на родине репатриантов ждут их домá, имущество, спокойная и счастливая жизнь, которая наступит после долгожданной Победы. Дескать, не по своей воле, а по приказу фашистского командования покинули Родину, перед Родиной ничем не провинились и могут вернуться домой. Даже деньги «подъёмные» обещали выплатить. По факту вагоны дали скотские, состав проехал(!) через Украину, дорога была бесконечной чередой унижений, родственников разгружали семьями по местам спецпоселений – одних в Горьковской области, других – в Кировской, третьи попали в Коми АССР. Ни одно из обещаний не было выполнено! Для бабушки с детьми конечным пунктом долгого и унизительно трудного путешествия по железной дороге из Германии в Советский Союз стала Нытва.
На спецпоселении
Это случилось 22 ноября. Депортированных из Германии немцев объявили «предателями социалистической родины», приговоренными к пожизненному изгнанию и принудительному труду, и прикрепили к комендатуре. Без тёплой одежды доставленные в город немки должны были продолжить путь до поселения Камская Судоверфь. Шли пешком. Было очень холодно и снежно – совершенно непривычно для прибывших. Правда, маленьких детей и багаж повезли на тракторе с прицепом. Разместили всех в столярной мастерской. Через три дня пришлось идти на работу, она зимой была в лесу. Группе немок было поручено вытаскивать гвозди из балок. Инструментами были топорик и гвоздодер – работа для мужчин, а не для слабых и голодных женщин. Часто бригадир ругал их за беспомощность. Через некоторое время прибывших перевели жить в барак. Было холодно: щелястые стены плохо защищали от ветра. В тридцатиметровой комнате разместили шесть семей, 23 человека. Посередине стояла небольшая железная печь. На ней семьи друг за другом готовили, в основном суп из воды, тертого картофеля и щепотки соли. В течение дня помещение нагревалось, а к утру комната остывала до такой степени, что вода в ведре замерзала. Для обогрева нужно было много дров. За ними ходили в лес по очереди. Уже после работы.
За труд ежедневно получали 600 граммов хлеба. На детей, которые сперва были предоставлены сами себе, выдавали по 300 граммов. Хлеб был влажным и очень тяжелым, так что его было совсем мало. Давали карточки на продукты, но за те деньги, которые потом стала получать бабушка ежемесячно, можно было купить только около 25 кг картофеля. Жизнь превратилась в ежедневную борьбу за выживание. Детвора всё время голодала. Мой отец был младшим, он всегда хотел есть, от недоедания часто плакал, у него с голода пухли ноги, поэтому ребята ходили в Нытву попрошайничать. По морозу и снегу. Без нормальной одежды. Весной разрешили собирать мороженую картошку на колхозных полях. На лугах появились травы – в пищу пошли крапива и лебеда. Когда летом поспели ягоды и грибы, прокормиться стало легче. Ягоды дети собирали на продажу. Однажды дочери, Маруся и Катя, продали в Нытве ведро черники, а деньги у них украли. Это была самая настоящая трагедия… На рынке всё было дорого. К примеру, стакан муки стоил 10 рублей, а ведро картофеля – 85 рублей. Зарплата оставалась низкой, всего 260 рублей в месяц. Часто труд был ненормированным. Так, когда вскрылась Кама, между основными обязанностями приходилось загружать древесину в баржу и на палубу. На воде были сделаны плоты. Они очень сильно качались при ходьбе по ним. А следовало идти и нести балки и доски на плечах. Это был тяжелый труд. Бабушка оставалась отчаянно бедной, ведь работала она одна, прокормиться же надо было четверым. Денег катастрофически не хватало. Не было одежды. Одна из сложнейших проблем – обувь для детей. Жизнь оставалась совсем плохой практически до того времени, пока девочки не стали работать. В мае 1947 года поселенцы на Судоверфи пережили наводнение. Паводковые воды поднялись до уровня окон бараков. Две недели, пока вода не ушла, пришлось жить на горе на открытом воздухе. У судоверфи были подсобные хозяйства, и в тёплое время года бабушку командировывали на Усть-Нытву, в деревни Полом и Лебезная.
Крушение надежды
На Судоверфи у многих репатриированных женщин рухнула надежда на встречу с мужьями. Сюда в командировку приехал из Соликамска их земляк Буллер. В Александровке (родное для многих село) он работал на колхозной ферме. Его забрали вместе с другими пятьюдесятью двумя мужчинами 12 августа 1941 года. От него бабушка узнала, что муж умер больше двух лет назад в Боровске, умер от истощения; что её Абрам, солидный мужчина высокого роста, в январе 1943, за 8 месяцев до смерти, весил 53 килограмма…, что александровские немцы работали на Соликамстрое НКВД, что почти все сгинули из-за голода (вот какой ужас стоит за вполне приличным словосочетанием «трудовая армия»)…
Рыбхоз
В декабре часть немцев с Камской Судоверфи передислоцировали на строительство рыбопитомника, которое велось на заболоченном берегу реки Шерья. Опять пришлось срываться с места, обустраиваться в новом углу. Буквально с первых дней и бабушке, и её старшей дочери, которой уже исполнилось 15, надо было выйти на работу. Все делали вручную, орудия труда были самые примитивные: тачка, лом, лопата. Техники не было, лошадей не хватало. Рыли прудки, работали наравне с мужчинами. Бабушка должна была возить в тележке землю. Такой труд непосилен и для здоровой женщины, а у бабушки был врождённый порок сердца. Стало давать сбои здоровье. В эти годы семья Рихерт ютилась сначала в поповском доме неподалёку от шерьинской церкви, потом в здании конюшни на Рыбхозе, позднее – в более хороших условиях на Усть-Шерье. Вторая дочь, Катя, совсем немного посещала шерьинскую школу: раньше она училась в немецкой школе, поэтому здесь её «посадили» в первый класс – в итоге Tina оказалась переростком среди одноклассников, психологически подростку с этим было довольно сложно жить. В третий класс бабушка решила свою великовозрастную дочь не пускать – нечего было надеть, и самая пора картошку в людях зарабатывать. Бабушку приглашали для беседы в школу. Со второй четверти тётя продолжила учиться. Вообще, спецпереселенцы-немцы в Шерье, да и в других местах, считались врагами, и деревенские к ним испытывали недоверие. И они не были свободными: нельзя было по своему желанию перемещаться даже по Нытвенскому району. В 1949 году «выселенцы» Нытвенского района подписались в том, что переселение сюда проведено навечно, что права на возврат к прежним местам жительства они не имеют. Здесь же, в Шерье, пошёл в школу мой отец. Жили по-прежнему бедно и голодно. Отцу еле нашли одежду и обувь. К началу 1950 года строительство Рыбхоза завершено, Шерью спецпереселенцам разрешено покинуть. Маруся ещё некоторое время работает на усть-шерьинской ферме, ухаживает за ягнятами, но и бабушке, и её дочери надо искать работу.
В Нытве
В августе, как только исполнилось шестнадцать, Катя ушла в Нытву, устроилась работать в садик няней. Домой на Усть-Шерью она ходила пешком и всё время боялась, что её съедят волки, которые в тот год бесчинствовали в районе. Через несколько месяцев за Катей перебралась в город и стала работать на райпромкомбинате Мария. Потом и бабушка с сыном переселились в Нытву. Первую комнату сняли на улице Пушкина, неудачно: хозяева согласились сдать жильё, но совсем скоро передумали и попросили съехать из дома. Оказалось: главу семьи-коммуниста пристыдили, что он поселил у себя «немчуру». Еле нашли угол на Фарутке. Отсюда переехали в барак на Кирпичном. В комнату с подселением, которую делили с семьёй Норы Гросс. На бабушке был дом, она много вязала, перешивала на детей старые вещи, чтоб им было в чём выйти в люди, учила дочерей вышивать. Отцу тоже непросто пришлось в школе. «Фашист» – самая рядовая дразнилка, которую может услышать в свой адрес мальчишка-немец в послевоенное время… И бабушке нужно иметь много душевных сил, чтобы убедить своего мальчика ходить в школу. Прошло время, и все трое детей стали работать на стройке (Нытвенский Государственный Союзный завод, отдел капитального строительства – ОКС). Их бригада была на хорошем счету, хотя долгое время, чтобы платить поменьше, немцев держали в учениках. В 1954 Тина, узнав, что на Колхозном освобождается жильё, набралась смелости и выпросила у заводского начальства комнату на Первомайской, дом 16, в которую переселились в один день. Дом в аккурат напротив рынка. Он солидный в сравнении с бараком. А во время ремонта его благоустроили: провели отопление, водопровод. Дом с балкончиками, пожарными лестницами и запасными выходами с торцов здания. Над большим крыльцом центрального входа есть резной навес. На крыльце по периметру скамеечки. Из двери попадаешь в рекреацию. Справа и слева лестницы на второй этаж. Входишь – перед тобой печи. Здесь можно согреть воду, приготовить пищу, выварить бельё. Коридор ведет в обе стороны. В конце каждого крыла туалет, он «тёплый», и в стороне от комнаты, в которой теперь живёт бабушка со своими уже взрослыми детьми. Комната небольшая, но можно отделить уголок для плиты и умывальника, чтобы только изредка появляться на общей кухне. Это первый этаж, и есть погреб. В погребе одно время бабушка даже кур держит… Окно, правда, выходит на проезжую часть, и ночью мешает шум и свет от проезжающих машин. Но своё отдельное жильё! Можно закрыться от чужих глаз! И есть куда приложить руки. Каждой семье полагается секция в общем сарае для хозяйственных нужд. Для мусора установлена так называемая помойка – большой дощатый ящик с откидными крышками. Соседи по дому разные. Из немцев – за стенкой медсестра Лиля Шиллинг, через комнату Ирма и Лиля Цинн, в следующей комнате семья Репп, на втором этаже Эмма Тренкеншу (Trenkenschu) и Анна Нойбергер (Neuberger) с семьями. Напротив, в пятой квартире, живут Валя и Степан Мальцевы. Хорошие отношения сложились и с Перминовыми из другого крыла дома. Частенько на бабушку оставляют детей для присмотра. Эмиль Репп – её постоянный подопечный. Но и бабушка может рассчитывать на поддержку соседей: Ирма часто угощает зеленью или ягодой из сада; Реппы, к примеру, помогают перенести туда-назад вещи во время ремонта дома; Перминовы в случае приезда гостей дадут раскладушку или пригласят переночевать у них.
Жизнь налаживается
В 1954 году «правовое положение» спецпоселенцев несколько изменилось: предоставлено «право проживания в области, в которую они были выселены, и право свободного передвижения в любой пункт страны по служебным командировкам». При этом при перемене места жительства внутри области надо сняться с учета в спецкомендатуре МВД, а по прибытии к новому месту жительства, немедленно встать на учет; о выездах в командировки за пределы области спецпоселенец обязан сообщить в спецкомендатуру МВД; один раз в год нужно являться лично на регистрацию в органы МВД. Освободили со спецпоселения в том числе «граждан СССР, которые после репатриации из Германии были направлены на спецпоселение», в начале 1956 года после соответствующего Указа Президиума Верховного Совета СССР в связи с тем, что «существующие ограничения… не вызываются необходимостью». Однако с оговорками: немцы не имеют права возвращаться в места, откуда они были выселены и не должны претендовать на возвращение имущества. И всё же: больше не надо отмечаться в комендатуре!
25 июня 1955 бабушка получила паспорт. Можно и нужно восстановить утерянные в Германии документы. Летом время получать паспорт сыну, ему 16. Но с документами вышло всё непросто. На запросы с Украины, где регистрировался брак бабушки и дедушки и было выписано первичное свидетельство о рождении отца, пришёл ответ, что актовые записи не сохранились. На деда документов никаких тоже совершенно невозможно получить. Да ещё в городском ЗАГСе поддались на обработку: мол, зачем записывать отчество «Гергардовна», когда лучше и проще на русский манер «Егоровна»; и отца не надо вписывать – он ведь считается «судимым»… Так и получилось, что согласно восстановленной актовой записи мать «ребёнка» – Рихерт Мария Егоровна, в строке «Отец» – прочерк. Словно безотцовщина. Так или иначе, документы выправлены. Можно поехать в гости к родственникам! И ездили. И в Горьковскую область, где умерла уже и похоронена прабабушка, и в Коми АССР, где оказался брат деда Давид, и в Оренбург, куда выселили брата бабушки Гергарда, и позднее даже в Казахстан, где собрались в итоге семьи родственников, получив разрешение перемещаться. Кое-где побывала с детьми и бабушка. Приезжали и к ней – другие тоже свободны! В Нытве побывали бабушкин брат Егор и брат деда Давид. Суета. Встречи. Визиты. Бесконечные расспросы и уточнения: что, у кого и как. Много разговоров о родственниках, о том, как кому «повезло», решение искать через Красный крест младшую сестру Аню.
Из сегодняшнего дня, зная о том, насколько скромно жили, недоумеваешь: как умудрялись изыскивать деньги на эти поездки?
В городе бабушка снова стала посещать молитвенные собрания, на которых верующие пели, читали Библию, молились, общались на немецком языке. Власти эти встречи не поощряли, но явно уже не запрещали собираться. Если «в прошлой жизни» бабушка, как и большинство «украинских» немцев, относила себя к меннонитам, то теперь, ещё со времён жизни на Камской Судоверфи, меннониты примкнули к евангелистам.
А бабушкины дети уже совсем взрослые. Маруся определилась в школу рабочей молодёжи. Следом за ней и отец. Оба с удовольствием учатся, из школьных предметов предпочитают математику. Их любимая учительница – Богданова Анна Павловна. В школе папа на одном из вечеров новыми глазами увидел маму – когда-то семья Колбиных жила «через стенку» в шерьинском поповском доме. За Тиной в это время ухаживал один моряк. Для бабушки было важно, чтобы девочки вышли замуж за своих, чтобы сын взял себе в жёны немку. Сколько могла, бабушка сопротивлялась. И потерпела поражение. Папа стал жить отдельно. Родилась я, внучка. В ноябре папа с мамой расписались. То, что сын женился на русской, для бабушки не иначе как позор: меннониты на инаковерующих не женились, не было на бабушкиной памяти такого.
На пенсии без пенсии
1963 год – время оформления пенсии. Хлопоты по сбору бумаг. Запросы. Стажа немного. Подтверждённого ещё меньше – на Украине во время войны все документы сгорели. Отчаяние от того, что в очередной раз (как и с восстановлением свидетельства о рождении сына) решение жизненно важного вопроса упирается в отсутствие документов. Разочарование и даже злость от мысли, что пенсии не видать. Никогда. Не заработала! Но судиться бабушка отказалась – это против её мировосприятия и убеждений. Сейчас, сопоставляя трудовые книжки бабушки и её русских ровесниц, обращаешь внимание: когда вводили этот документ, перед первой записью о трудоустройстве вписывалась фраза «Общий стаж работы», после помет «Подтверждено документами» и «Со слов» указывали количество отработанных лет. В бабушкиной трудовой такой записи нет…
У родителей друг за другом рождаются дети, всё девочки. Отец уезжает на разведку в строящийся Чайковский и перевозит семью. Бабушкину Marichen, обыкновенную рабочую заводской автобазы, в это время награждают медалью «За доблестный труд», и она собирается в родные места – едет к школьной подруге. Конечно, заезжает в Александровку. На месте хутора только руины – село не восстанавливали после войны. В Дудчанах, где живёт теперь одноклассница, Мария знакомится с будущим мужем и в Нытву не возвращается. Так тётя, единственная, оказалась в местах, откуда родом, откуда в 1943 семья бежала.
Тina замуж так и не вышла, она другая, послушная, она кормилица, сестра по вере, она всё делает так, как хотелось бы, как нужно…
Жизнь идёт своим чередом. В 1972 с немцев сняли ограничения в выборе места жительства. Дедушкины сёстры воспользовались возможностью перебраться в Германию. Всё же дали разрешение на выезд из России бабушкиной сестре. Родственники часто пишут, присылают красивые фотографии, иногда – посылки. Бабушка поддерживает переписку, но остаётся в Нытве – говорит, не чувствует в себе сил ещё раз начинать свою жизнь с нуля, но при этом собирает 200 рублей на переезд.
Мы подросли. Нас теперь берёт к себе на летние каникулы русская бабушка. По дороге на Рыбхоз и оттуда мы ночуем у Oma. Здесь всегда безупречно чисто, каждая вещь имеет своё место, для приема пищи накрывается парадный стол, подают вкусную – пальчики оближешь – еду, бабушка ведёт с нами разговоры о Боге, убеждает, что надо молиться перед едой и на ночь, благодарить Господа, но мы не принимаем бабушкиных взглядов.
В 1981 тётя получила от завода квартиру на проспекте. Благоустроенную! В этот раз сложности переезда связаны с тем, что обросли имуществом.
Жизнь бабушки стала более размеренной. Она справляется с домашним хозяйством, ходит в магазин и на рынок, готовит, собирает лечебные травы, по-прежнему посещает собрания верующих, дома её часто можно застать с Библией в руках, бабушка слушает службы по радиоприёмнику, который специально для этого купили, присматривает за могилками немцев, родственники которых уже уехали из Нытвы, поддерживает отношения с теми, кто вместе с ней в 1945 был репатриирован в город и пока не уехал; много рассказывает дочери о семье своих родителей, родственниках мужа, довоенной жизни в немецкой колонии, учит внучек вязать крючком коврики и управляться с ножной швейной машинкой.
Дважды при своей жизни Мария Гергардовна стала прабабушкой. Сейчас её таковой считают восемь человек. Прожила бабушка 78 лет. Из них больше половины в городе Нытва Пермской области.
Заключение
Много испытаний выпало на долю Рихерт Марии Гергардовны, одной из поколения советских немцев, к которому так не милостива оказалась судьба… Обычная женщина, бабушка обладала мужеством переносить страдания, не выплёскивая их на окружающих. Для меня сегодняшней моя бабушка – человек великой силы духа!
Есть факт, который имел место после бабушкиной смерти, но касается её судьбы: реабилитация. Это случилось через 72 года после репрессии.
